.

.

Уже не ржавый снег, не хлопья липкой сажи,
как двадцать лет назад,
но благостный, тупой, откормленный и даже
лоснящийся распад,

куда ни посмотри. Оглянешься обратно,
в недавнее — а там
ничуть не веселей: там муторно и смрадно,
и стыд тебе, и срам,

и скудость бытия, и жизни дешевизна —
но жгущие до слёз, а этой новизне
уже и сострадать не хочется.  Отчизна —
не более чем грязь, чем слякоть по весне:

чем жальче и бедней, тем истиннее. Ей бы
капели за окном, ветвей на фоне неба,
дымка в голубизне.

А может быть, не так, и я не понимаю
значений перемен, — и всё наоборот.
Чего неймётся мне? Чего мне не хватает?
Не зябких же прорех. Не нищенских хлопот.

— Последней простоты, как если бы в канаве
играл апрельский луч — и сгинул без следа.
Пока мой смутный век хотя бы не лукавил,
он был настолько пуст, что талая вода

сквозь полости его свободно протекала,
и ветер завывал в чудовищных провалах,
каких-то хмурых тайн раскрытие суля;

теперь он до краёв заполнен сладкой фальшью,
своих не помнит бед — и катится всё дальше
к зиянию нуля.

.